В конце февраля коллегия Министерства образования и науки будет рассматривать новую концепцию подготовки школьных учителей. Главные тезисы проекта: сделать больше школьной практики для студентов, обеспечить разные варианты входа в профессию, привлечь к подготовке педагогов сами школы. Мнения об этой концепции разделились. От скептического «Надоели нам ваши дурацкие реформы!» до одобрительного «Давно пора было это сделать!». Журналист «РР» встретился с авторами документа, дабы понять, что можно сделать с нашим педагогическим образованием
Название зубодробительное, как и у большинства бумаг, связанных со школой: «Проект концепции поддержки развития педагогического образования». Читать не очень хочется. Но изучить этот документ нужно, ибо речь идет о самом-самом важном. От педагогического образования зависит, какими будут учителя в наших школах. От учителей — какими станут дети. А от детей зависит наше будущее: экономика, политика, транспорт, преступность, наука и все остальное. Поэтому о судьбе школы стоит задумываться не только тогда, когда неуравновешенный подросток устраивает бойню на уроке географии.
За педагогическим новоязом — «деятельностный подход», «развитие компетенций», «прикладной бакалавриат» — стоят сотни тысяч живых школьников, студентов и учителей. Кто-то из них сейчас плачет из-за двойки. Кто-то готовится к уроку, заглушая недосып банкой дешевого энергетика. Кто-то уже уснул, уткнувшись лицом в разлинованные листы тетрадки.
— Здравствуйте, я ваш новый учитель…
— Здравствуйте…
— А вы строгий?
— Вы у нас надолго?
— Такой молодой и уже учитель?
— Контрольная сегодня будет?..
Двойной негативный отбор
Как только кто-то предлагает что-то реформировать, тут же раздается усталый возглас: «А зачем?!» У нас вроде бы была прекрасная советская школа, в которой трудились прекрасные советские педагоги, окончившие прекрасные педагогические вузы, — давайте оставим все как есть, и будет нам счастье.
Бесполезно спорить о степени прекрасности советской школы — это стало уже почти религиозным догматом (хотя лично я в него не верю). Но проблемы с нынешним педагогическим образованием явно есть.
Начнем с такого явления, которое называется «двойной негативный отбор». Этот механизм работал еще с социалистических времен. Сначала на педагогические специальности попадают слабые абитуриенты. По статистике последних лет, 84% поступивших в медицинские вузы набрали на ЕГЭ больше 70 баллов, еще 16% — от 56 до 70, меньше 55 баллов нет ни у кого.
В педагогических университетах ситуация строго обратная: 90% получили на едином экзамене от 56 до 70 баллов, еще 10% — не более 55, а больше 70 не получил никто. Во врачи идут сильные выпускники школ, а в педагоги — слабые. Но ведь профессия учителя ничуть не менее важна, чем профессия медика. Так и хочется сказать что-нибудь пафосное про врачевание тел и врачевание душ.
«В США 23% первокурсников в педвузах приходят из верхней трети (по успеваемости) выпускников школ. В Финляндии, Сингапуре и Южной Корее эта цифра составляет 100%. А в России такие студенты отсутствуют вовсе», — приводит данные Анатолий Каспржак, директор Центра развития лидерства в образовании НИУ ВШЭ.
Но этот негативный отбор потому и двойной, что после обучения в вузе до школы доходят далеко не самые лучшие студенты. Те, кто поактивнее, идут в менеджеры, журналисты или чиновники. В класс попадает горстка фанатиков и те, кому больше некуда идти.
Иногда говорят и о «тройном негативном отборе»: даже если человек стал учителем, он поработает несколько лет, а потом сбежит и будет вспоминать школу как страшный сон.
— Это ведь потому, что мало платят? — интересуюсь я у Виктора Болотова, который когда-то был заместителем министра образования, а сейчас академик Российской академии образования.
— Дело не столько в деньгах: сейчас учительские зарплаты все-таки подросли. Просто работать учителем — это очень трудно. Надо быть к этому подготовленным.
Представьте себя на месте трепетной девушки, которая отучилась в педвузе и все-таки пошла работать в школу, допустим, учителем литературы. Ей хочется донести до молодого поколения психологизм Достоевского и красоту слога Блока. Наивная! На задней парте дерутся, кто-то уткнулся в свой телефон, кто-то бегает по классу, кто-то воткнул наушники и погрузился в нирвану. А в учительской взрослые коллеги презрительно морщатся: «Девочка, тебе до нас еще расти и расти. Сиди и не вякай». В довесок бесчисленная документация, общение с родителями разной степени адекватности. А тут еще образовательный стандарт требует использования какой-то «проектной деятельности» и «интерактивных мультимедийных технологий». Жизнь превращается в ад. В какой-то момент девушка не выдерживает и решает свести свою связь с педагогикой к воспитанию исключительно собственных детей.
Пока что школу спасает демография: школьников стало меньше, чем в советское время. С другой стороны, остается немало пожилых учителей, которые героически держат оборону. Россия — страна, занимающая чуть ли не первое место в мире по количеству пожилых педагогов. Но долго это продолжаться не может. И возраст берет свое, и количество учеников будет расти (по одному из прогнозов Росстата, за ближайшие пять лет численность граждан моложе трудоспособного возраста увеличится примерно на 3 миллиона).
Кто будет закрывать эту дыру, не совсем понятно. Согласно одному из опросов, уже на первом курсе педвуза собираются идти работать в школу только 22,3% студентов, к третьему курсу — 17,3%, а к пятому — лишь 10,1%.
На этом проблемы не кончаются. Международные исследования показывают, что в российских школах неплохо учат фактам и цифрам. По знанию некоторых предметов наши школьники на первых местах в мире. Но если речь заходит об умении применять выученное в реальной жизни, о способности решать нестандартные задачи, здесь мы сильно отстаем.
— Наши педвузы хорошо готовят учителей-предметников. Но обучать использованию полученных знаний за пределами урока… с этим дело обстоит гораздо хуже, — объясняет Виктор Болотов. — Мы готовим учителей исходя из того, что школа — единственный источник информации. Но ведь сейчас это не так. Сегодня нужен скорее помощник ученику в поиске информации и организатор работы по ее освоению, а не просто транслятор готовых знаний.
Проблем в подготовке учителей много. Власти пытались их решить, присоединяя педагогические вузы к классическим университетам. Если в 2008 году у нас в стране было 70 педуниверситетов, то к 2012-му их осталось только 48. Слияние и поглощение сейчас в моде. Но оказалось, что этим механическим действием проблемы решить нельзя. Нужно реформировать не просто педагогические вузы, но всю систему подготовки учителей.
Много дорог в одну школу
«Отказ от линейной траектории обучения и создание условий свободного “входа” в программы педагогической подготовки для разных категорий» — провозглашает проект концепции. Раньше путь в учителя был прямым, как указка: школа — педвуз — школа. Авторы концепции предлагают разнообразие. Попытаюсь проиллюстрировать это условными примерами.
Модель 1
Некий Сережа решил стать физиком. Он поступил на физфак, три года зубрил квантовую механику и электродинамику. К третьему курсу понял, что карьеру в науке ему не сделать, да и не очень хочется, а вот рассказывать другим про физику интересно. Этого условного Сережу без особых проблем переводят на педагогическую специализацию того же самого университета, и через несколько лет он вдохновляет семиклассников рассказами про яблоко, якобы упавшее на Ньютона.
Модель 2
Не менее условная Наташа до 11-го класса так и не могла определить, кем же она хочет быть в жизни: «Ну… наверное, что-нибудь гуманитарное». Таких девочек у нас тысячи и тысячи, ведь школа не обеспечивает нормальной профессиональной ориентации. А нынешняя система высшего образования требует при поступлении однозначного и бесповоротного выбора. Но по новой концепции эта девушка может подождать с принятием решения. Она поступает в педуниверситет на так называемый универсальный бакалавриат (аналог западного Liberal Arts). Там учат понемногу всем гуманитарным предметам. Через несколько лет Наташа уже сможет выбрать, идти ли ей в журналисты, учителя литературы или психологи.
Модель 3
Девочка Оля начала проявлять свои педагогические склонности чуть ли не с младших классов. Наверное, в каждой школе найдутся несколько учеников, которые совершенно искренне любят возиться с малышами. Сейчас практически нигде этот ресурс не используют. А в идеале гипотетическую Олю замечают и начинают с ней работать. По окончании школы умный директор отводит ее в ближайший педвуз и параллельно назначает каким-нибудь ассистентом. После прикладного бакалавриата Оля возвращается в родные школьные стены полноценным учителем.
Модель 4
Почти условный Гриша работает журналистом (варианты — научным сотрудником, менеджером по рекламе, экономистом и т. д.). Но наступает кризис среднего возраста, и ему хочется сеять разумное, доброе и какое-то еще. Его тянет в школу. Знаний и опыта хватило бы, чтобы преподавать, например, обществознание. В каком-то смысле он даже лучше обычного учителя — много чего видел, много с кем общался. Во время своего президентства Дмитрий Медведев периодически призывал «привлечь в школу представителей других специальностей», правда, ни во что конкретное эти призывы так и не воплотились. Но если Гриша просто войдет в класс и начнет рассказывать про свой любимый коллайдер, то половина учеников уснет со скуки, а другая устроит соревнование по метанию ластиков. Нужно знать методику, нужно разбираться в психологии. Хорошо бы немного подучиться, но не потратив на это четыре года, а пройдя какие-нибудь курсы переподготовки, ускоренную магистратуру или что-то в том же духе…
Таких моделей может быть много. Главное — чтобы максимальное число людей, которые хотят и могут работать в школе, стали учителями. И наоборот, на тех, кто педагогом быть не собирается, не тратились бы лишние силы и бюджетные деньги.
Учителя должны учиться в школах
Заголовок этой главки раздражает своей банальностью. Вроде бы все слова из одного смыслового ряда, и непонятно, при чем здесь какие-то новые концепции. Но в нашей системе образования это простое сочетание почти полностью отсутствует. В одном цеху — в школе — одиннадцать лет человека учат, потом продукцию отгружают в вузы и забывают про нее. Через четыре года или шесть лет готовое изделие возвращается обратно. Участие школы в обучении будущих учителей у нас сведено к минимуму.
— В свое время консервативные британцы устроили настоящую революцию в педагогическом образовании, — рассказывает мне первый проректор Московского городского психолого-педагогического университета Аркадий Марголис. — Они начали готовить учителей непосредственно в школах. Консорциумам успешных школ государство выделяло деньги, чтобы они вели обучение, привлекая университетских преподавателей. Система не стала всеобщей, сейчас так готовят 7–8% педагогов. Но университеты ощутили конкуренцию и стали повышать качество практической подготовки.
Самое очевидное, к чему должны быть привлечены школы, — это педагогическая практика.
— В развитых странах минимальная практика в школе — 20 недель. А в России — 6–8 уроков, — констатирует Александр Сидоркин, директор департамента образовательных программ НИУ ВШЭ. Он знает, о чем говорит: в 90-х защитил диссертацию в Университете Вашингтона, а потом работал на педагогических факультетах в нескольких штатах США. Лишь в 2013-м Высшей школе экономики удалось заманить его обратно в Россию.
— Учительство — это ремесло, которое нужно освоить. Французский студент, обучающийся в педагогической магистратуре, работает в школе два дня в неделю. Это на первом курсе. А на втором уже четыре дня, — вторит ему Анатолий Каспржак.
— У нас почему-то считается, что практика — младшая сестра теории, — сокрушается Аркадий Марголис.
Одно из главных положений новой концепции — радикально увеличить для будущих педагогов количество практики в школах. У врачей есть ординатура и интернатура: сначала студенты-медики ходят на обход с профессором, потом их постепенно все ближе и ближе подпускают к телу пациента. Точно так же много практики у летчиков и музыкантов. Педагоги оказываются обделенными.
— Я сам заканчивал педагогический институт. И до пятого курса практически не вел уроков. Когда пошел работать в школу, то понял, что физике меня научили, а всему остальному я должен учиться сам, — признается Каспржак.
В нынешней реальности не до практики. Вузовская программа требует присутствия на лекциях. Но самое главное — никто не собирается платить какие-то внятные деньги за организацию практики ни школе, ни конкретному учителю, который возится со студентом.
Кстати, практикой роль школы не огра-ничивается. Реально работающие учителя должны принимать участие в экзаменах на профессиональную пригодность. Этот экзамен — еще одна новинка, которая предлагается в концепции.
У нас выпускников педвуза оценивают в основном с точки зрения их знаний. Хорошо выучил положенные учебники — получи диплом с гордым статусом «учитель». Насколько человек умеет работать, мало кого волнует.
— Придумать инструмент для проверки квалификации учителя очень сложно. В США это устроено так же плохо, как и во всем мире. Но все-таки лучше, чем у нас, — объясняет мне Сидоркин. — Там экзамен двойной: во-первых, проверка знания предмета, во-вторых, проверка практических навыков. Лично я многих отсеивал, например за то, что они не умеют распознавать выражения лиц. И учтите, это происходило в Америке, где могут засудить, обвинив в предвзятости. Но мы этого совершенно не боялись — все понимают, как это работает, и нам доверяли.
Я все равно не до конца понимаю, как в российских условиях можно оценивать профессиональную пригодность учителя. Уж больно это субъективная штука, есть где разгуляться вкусовщине и личным пристрастиям. Меня пытается убедить Виктор Болотов:
— Как проверять? Ну, например, сколько детей учитель во время урока удерживает в контакте. Двоих? Пятерых? Десятерых?
Пример кажется убедительным. По себе знаю, насколько это трудно. Пока Вася отвечает на твой вопрос, Маша уткнулась в свой планшет, Петя пытается подраться с Колей, а Света так и рвется дополнить ответ Васи. Кроме них в классе еще человек двадцать, и весь этот паноптикум нужно удерживать в поле зрения. За доли секунды надо принимать решения по каждому случаю: Васю похвалить и посадить на место, дать слово Свете, кинуть грозный взгляд на Петю с Колей и одернуть Машу: «Убираем гаджеты до конца урока!» Но научиться справляться с такой ситуацией можно. Точно так же, как врач учится реанимировать умирающих, а журналист — вести репортаж в прямом эфире.
Надо все делать постепенно
Концепция, о которой я пишу, пока еще не принята. Она выложена на сайты нескольких педвузов, чтобы желающие могли высказать свои соображения. Критиковать любую реформу — занятие приятное. Ты просто говоришь: «Опять чиновники не дают покоя бедным учителям», — добавляешь немножко про развал системы образования и про американских агентов в Высшей школе экономики — и уважение и сотни лайков тебе гарантированы. Больше всего противников реформ почему-то оказывается не среди учителей, а среди тех, кто знаком со школой лишь по воспоминаниям о своем пионерском детстве.
Но есть риск, что криком «Долой!» закрывается возможность внятного обсуждения любого содержания. Конечно, претензий к новой концепции много. Одних смущает введение «прикладного бакалавриата», которое может обернуться тем, что учителя будут знать методику, но совершенно не разбираться в содержании предмета. Других беспокоит отсутствие «защиты от дурака» — все нововведения можно изгадить неуклюжестью местных образовательных чиновников.
Авторы документа пытаются мне объяснить:
— Любое реформирование начинается с ухудшения ситуации. Когда человек едет в роскошной карете, он и не подозревает о том, что через несколько десятилетий эта карета будет никому не нужна, поскольку победит автомобиль, — говорит Анатолий Каспржак. — У нас часто вместо реформ происходит их имитация. Это из-за нереальных сроков. Надо все делать постепенно. По нашей концепции предполагается, что первые два года эксперимент будет проходить в 17–25 университетах, а потом расширяться.
Хочется верить, что автомобиль победит карету и из этой реформы получится что-то хорошее. А на место «двойного негативного отбора» придет что-то более позитивное.
http://expert.ru/russian_reporter/2014/06/put-k-doske-iukazke/